Собачий паспорт удобного размера

ДАШКИНА ЛЮБОВЬ

Понедельник, семь утра. В квартире — темень непролазная и тишина, прерываемая лишь гонгом редких капель из-под крана на кухне. Все мои беззаботные птички-рыбки спят, только единственный кормилец, невыспавшийся, как обычно, и оттого злой на весь белый свет, собирается на службу. Я всегда закладываю себе эти лишних десять, а то и пятнадцать минут — чтобы выяснить отношения, подчас весьма эмоционально, с собственными запонками, галстуками, шнурками... Только так я не понесу свое разочарование от этого чересчур раннего утра дальше и, значит, день еще имеет шанс сложиться удачным.

Пусть мир и в самом деле уродлив, а люди грустны, как заметил поэт. Но я верю, что каждому из нас в этом несовершенном мире когда-нибудь обламывается причитающийся кусочек индивидуального счастья. Благо, один из таковых как раз в эту минуту дрыхнет передо мною без задних ног...

«Милая, Папусик уходит...» Милая, разметавшись по постели, продолжает видеть десятые сны и даже сладко посапывает. Я легонько щекочу ей пятку. Никакой реакции. А вчера на этом же самом месте последовал дикий визг. Хотя тогда я, кажется, ее, рыча, еще и укусил. Потом мы оказались двумя маленькими черными обезьянками, которые с воплями гонялись друг за дружкой по всей квартире, прыгая по креслам, диванам, и наверняка выбежали бы даже на лестницу, если бы подобный перфоманс не был бы двусмысленно истолкован.

В другой раз я шептал ей, засыпающей, на ушко такие слова, которые, готов был поклясться, никогда не смогу выговорить вслух женщине. Меня потряс даже сам факт того, что эти самые слова хранятся-таки, хорошо присыпанные нафталином, где-то в потаенных уголках моей души. Уснула она уже под обычные мои разглагольствования в потолок, уткнувшись мне носом в плечо...

Почему с Дашкой я могу говорить абсолютно обо всем? Да потому что она как-то по-особенному умеет слушать, хоть при том немного бесцеремонно засыпает первой. Ощущая, как бьется ее сердечко, я осторожно переношу ее кудрявую головку на соседнюю подушку и тогда продолжаю разговор уже с самим собой...

«Дай-ка, милая, чмокну тебя в щечку. Мм-м! Твой новый шампунь просто прелесть... Нет-нет, не провожай меня, — добавляю я поспешно, уловив слабое движение длиннющих ресниц. — Хотел только спросить: не знаешь, куда подевался мой второй носок? Давай-ка приподнимем — ого! — нашу попу... Вот он! Огромный вам мерсюк.

Ну, я убежал... Не переживай без меня, родная, никуда не денусь. Приду, как лось к соли. А ты прислушивайся тут, чтоб тарелку на балконе опять не свинтили. И насчет диеты: держись, моя радость, остался последний нонешний денек. Будет совсем невмоготу — вспомни-ка подвиги «великомученицы» Варвары, нашей соседушки: приняла на грудь с полкило семян полыни похудательной — и весь день твой».

Мамины котлетки я забираю с собой. Слопаю на работе, чтобы не провоцировать Дашку запахами. Она все равно их не жалует — хлебца в них и впрямь чересчур. Маму, похоже, Дашка не жалует тоже. Та и названивает слишком часто, и духи у нее, конечно, ужасные, к тому же запах держится потом в доме целый день. Хотя могу представить, Даш, какое амбре было от твоего па... извини, молчу.

Дело, конечно, не в духах: Дашка просто ревнует. В ее отношении ко мне тоже есть что-то материнское.

А что до мамы, — продолжаю я наш неслышимый диалог, — то еще вопрос, каковы мы с тобой сами будем в старости. Сутулая спина, потухший взгляд, нечесаные, сальные космы? И никаких интересов, кроме того единственного, на который способен желудок с зубами (да хорошо еще, ежели со своими). Будешь встречать меня с одной лишь плотоядной мыслишкой: чего там вкусненького притащил наш добычливый Пусик-Папусик...

Я и сам хорош: уже ленюсь бриться по выходным и еще, бывает, являюсь домой с этой противной, пардон, пивной отрыжкой.

И насчет интересов... Ну подумаешь, не прочел за год ни одной книжки. А сама-то? А то, что созерцаю до четырех утра свои визжащие машинки, так это же «Формула-1»! Хотя, согласен, не было бы эфира из Италии — нежился бы в ванной под орущий на всю квартиру «Раммштайн». Только не придумывай, что мешал тебе баиньки! Кого же я тогда обнаружил на кухне, давящейся в потемках сверхлимитным сухариком?

«Дашунь, ну все. Будь тут поласковее к Барсику, ладно? Знаю, не всем по душе балдеющая кошачья физиономия на твоей подушке. Но значит ли это, что несчастный мурлыка должен в вечном стрессе проводить лучшие годы под диваном? А что какает на газету — это ведь тебе не собака. Но сегодня, клянусь, куплю ему, наконец, человеческий лоточек и наполнитель».

...В тот момент, когда за Пусиком хлопает дверь, Дашка на мгновение приподнимает голову от подушки, но, вспомнив про ненавистную диету, смекает, что просыпаться сегодня вообще нет смысла. И у нее это почти получится. Ей долго будут сниться берег моря, пустынный пляж и вислоухий игривый спаниель, уголек с подпалами, нарезающий перед нею круги на песке. Потом она все же проснется и на этот раз вспомнит, что вечером придет Дениска, ее парикмахер, а Пусик, конечно, забыл, что к денискиному приходу должен скоренько вычесать ей из шерсти колтуны. Вот теперь будет стыдоба...

Она спрыгивает с постели и, с наслаждением, до хруста в косточках прогнувшись, лениво отправляется на поиски кота, на ком только и остается отвести душу...

Владимир Жуков