СЕМЕЙНЫЕ ТАЙНЫ БОГЕМНОГО ЧЕЛОВЕКА

«Кавалергарды, век недолог, и потому так сладок он...» Кто не знает и не любит этот восхитительный романс Исаака Шварца из «Звезды пленительного счастья»? Но не все знают ее исполнителя. Это Владимир Качан, актер театра и кино, знаменитый не только своими актерскими работами, но и пожизненной преданностью музыке. Он пишет песни, исполняет их, аккомпанируя себе на гитаре, любит петь и под профессиональный оркестр. Недаром в свое время ему пришлось поработать в джазовом коллективе Леонида Осиповича Утесова. Тогда он был еще очень молод, искал себя, не боялся чужого мнения и вел богемную жизнь.

Сейчас в респектабельной квартире красивого и солидного Владимира Качана гостей встречает неразлучая пара: огромный пушистый черно-белый котяра и еще более внушительных размеров немецкая овчарка. Оба неторопливо, с ярко выраженным чувством собственного достоинства обнюхивают и разглядывают пришедших. Кажется, я внушаю доверие. И даже пожелание сделать «семейное фото на память» встречается благосклонно. Никто не кокетничает, не позирует. Зверье чинно располагаеся вместе с хозяевами — Владимиром Андреевичем и его сыном Глебом — на мягком кожаном диване и с любопытством смотрит на дотошных журналистов. В глазах у них можно прочесть следующее: если нас вежливо попросить, то мы тоже будем вежливы.

— Владимир Андреевич, вы живете в самом центре Москвы, в настоящем каменном мешке. Здесь человеку-то прогуляться негде — дворов нет. А у вас такая, мягко говоря, немаленькая собачка... Да и котик явно не декоративный... Где им погулять-подышать удается?
— Ой, и не говорите! Раньше был дворик за театром им. Станиславского и Немировича-Данченко. Но его, к отчаянию всех окрестных любителей животных, давно застроили. С собакой ходим гулять далеко, на бульвар, преодолевая немыслимые транспортные потоки. А котяре приходится гулять дома — от поездки до поездки на дачу. Зато летом они отдыхают за городом по полной программе! Семен, к тому же, решает свои личные проблемы, и отбоя от поклонниц у него нет. Кошечки как-будто знают, что последствий от этих романов не будет.
— Почему же?
— Это какой-то уникальный анатомический случай. Я, правда, не очень увлекаюсь физиологией животных, даже собственных, но Сема удивил и меня. Его так долго держали за девочку, что иное уже и в голову никому не приходило. А потом ветеринары доказали, что он все-таки мальчик. Только «мужское достоинство» у него спрятано очень глубоко. Но в интимной жизни Семе это не мешает. Только вот отцом он быть не может. Впрочем, его это совершенно не угнетает.

— У него такие замечательные отношения с собакой. Это с детства?
— Да, разница в возрасте совсем небольшая, росли вместе, что называется, душа в душу. Даже больше. Скорее, это была любовь. Реми вылизывала Семку, как родного, ни на шаг от себя не отпускала. Семен платил ей взаимностью, пока не проснулось кошачье естество. Однажды на даче Реми застукала Сему на грядках с какой-то смазливой кошечкой. Что называется, на месте преступления. Как уцелела кошечка — одному Богу известно. Но с Семеном отношения были испорчены надолго. Реми, как по-настоящему оскорбленная женщина, уличившая любимого в измене, поставила «стенку» и не поддавалась ни на какие провокации с его стороны. Так продолжалось несколько месяцев. Потом отоношения наладились, стали более дружескими и ровными. Но прежняя страстная любовь уже не вернулась. Все, как у людей!

— А кто, все-таки, хозяин в доме?
— Да никто особенно на лидерство не претендует. У каждого свои полномочия, своя территория, свои пристрастия. Реми — очень спокойное существо, она немного постарше и помудрее. Сему раньше приходилось наказывать за разные непредусмотренные семейным укладом выходки. Но никто никогда его даже не шлепал. Самым ужасным наказанием для него было изгнание на лестничную площадку. Он терялся от одиночества и неприкаянности, начинал виновато орать и, в конце концов, притихший и прощенный, благополучно водворялся обратно в дом.
— Семен разговорчив?
— Да, с годами он разговорился. Ему уже больше десяти лет, начинает, наверное, очеловечиваться. Русский язык понимает прекрасно. Обожает внимание к своей особе, похвалы и комплименты, но когда ему вежливо говорят: «Пошел вон, дорогой!» — не обижается и уходит туда, откуда не прогонят. То есть к хозяйке, моей жене Людмиле. Она — божество, кормилица и мама во всех отношениях.

— Вы, Владимир Андреевич, странный артист. Даже не знаешь, как вас представлять: актер театра, эстрадник, бард, поэт, композитор?
— Да я и сам не знаю. Окончил Щукинское училище. Понятно, что получил актерскую профессию. И в театре сразу нашел себе место. Долго радовал публику ролью Д’Артаньяна в ТЮЗе. Но еще в институте мы с моим лушим другом Леней Филатовым начали писать песни. Тогда бардовский жанр был в самом расцвете. Наши песни приняли с энтузиазмом. И слушатели, и коллеги. Но это не было профессией. Барды в те годы профессионально занимались чем угодно, только не музыкой. А музыка была для души. У меня, кстати, вообще нет музыкального образования. И сейчас я об этом жалею, потому что мог бы сам аранжировывать собственные песни.

— Догадываетесь, Владимир Андреевич, почему ваша кандидатура так приглянулась нашему зооизданию?
— Догадался. Помимо того, что я могу бесконечно долго рассказывать о своем красавце Семене и не менее очаровательной Реми, одна из самых популярных наших с Леней Филатовым песен называется «Оранжевый кот». Будем считать, что она посвящена вашему журналу. Хотя кот в этой песне — явление декоративное, часть нашего разноцветного города. Ну, представьте себе Москву без оранжевого кота!

— Ваш Семен, хотя и не оранжевый, но, кажется, для вас единственный и неповторимый.
— Мне, как сыну военного, долго пришлось скитаться по городам и весям. И дома собственного долго не было. Помню только — в детстве, в Риге, где служил мой отец, у нас была какая-то кошечка. Но я даже имени ее не помню. А Семен — олицетворение дома, семьи, стабильности. И, конечно, он для меня существо любимое. Хотя я ценю кошек не только за уют, но и за их независимость. Ох, сколько же я погулял в искусстве «сам по себе»!
— Это, кажется, к моему предыдущему вопросу имеет самое непосредственное отношение. Нет?
— Я уже говорил, что бардовские песни в свое время не могли стать основой профессии. И все мы держались за театр. Мне повезло. После ТЮЗа я оказался на Малой Бронной у Анатолия Васильевича Эфроса. Это был период расцвета этого многострадального театра. В те годы я забыл обо всем, потому что, работая у великого Мастера, невозможно отвлекаться. Сыграл у него Чичикова в «Дороге». Прозорова в «Трех сестрах». Жил его жизнью, его репетициями, его спектаклями. Наверное, это был мой самый Театральный период. Есть, о чем вспомнить, есть, чем гордиться. Потом, когда Эфроса власти заставили уйти на Таганку, все развалилось само собой. И я ушел. Уходил я всегда скандально, ставя администрацию в непредсказуемые обстоятельства. Работал в театре им. Станиславского, но тоже до определенного периода, когда перестало нравиться. И тоже ушел. О моих уходах ходили анекдоты. Однажды мне надо было сыграть в спектакле немецкого режиссера. Роль я сделал, сыграл. Спектакль повезли в Германию. Там я тоже сыграл один спектакль, а перед вторым ... загулял. Пришлось заменять меня немецким актером, который играл на родном языке (спектакль шел на русском). Зрители и критики были уверены, что так и надо. А это я ... ушел! Как кот.

— И все-таки, в 1991 году вас пригласил в «Школу современной пьесы» Иосиф Рахельгауз. И в знаменитом спектакле «А чой-то ты во фраке?» вы, Владимир Андреевич, сыграли всех, кроме невесты. И очень даже утвердились в немногочисленной труппе этого элитного театра.
— Это хороший театр. Я сейчас там много работаю. У нас целых три «Чайки» — чеховская, акунинская и ... одноименная оперетта. Мне нравится.

— И по-прежнему пишете песни, поете на эстраде? Или вы предпочитаете называть свои концерты бардовскими?
— После того, как меня пригласили с авторскими песнями в оркестр Утесова, то есть на профессиональную эстраду, где я проработал семь лет, барды стали смотреть на меня косо. Перестали звать на свои концерты, тусовки (ох, не люблю этого слова!). Но в классику авторской песни мы с Леонидом Филатовым все-таки попали. И когда вокруг «Школы современной пьесы» в дни памяти Булата Шалвовича Окуджавы собирается народ, представьте себе, все хором поют «Оранжевого кота». А на концертах я выступаю по возможности и, честно говоря, мне не очень важно, к какому жанру причисляют мои песни. Главное, чтобы они правились слушателю.
— Вы что-нибудь записываете?
— Конечно. Иногда даже здесь, в квартире. Студии своей нет. Кое-что вышло на «Мелодии», но мне некогда заниматься собственным продюсированием.

— А как вам работается в главной на сегодняшний день актерской «кормушке» — на телевидении?
— Я снимался в роли Бенкендорфа в «Бедной Насте». В «сериальной» работе мне тоже нравится независимость. Нет жестких режиссерских рамок, их просто некогда ставить. Бывает так, что сегодня серия снимается, а через два дня уже выходит на экран. И роль мне пришлась по душе — персонаж знаменитый, целая историческая эпоха с ним связана. Кстати, я не хотел и не смог малевать его черными красками. Бенкендорф отнюдь не был чудовищем, его к некоторым некорректным поступкам должность обязывала. А в сущности он был интереснейшей и неординарной личностью. И еще меня за время съемок приятно удивила атмосфера актерского взаимопонимания и сплоченности. Казалось бы, собрались люди разных школ, разных поколений, разной степени популярности. А вот, поди ж ты, постепенно сложилось какое-то братство. Я даже слово изобрел — кинотруппа. А ведь в обычном кино дружный коллектив складывается редко: снялись и разбежались. В сериале сплачивает экстремальность ситуации.

— Вы не считаете это работой второго сорта?
— Работы второго сорта не бывает так же, как, по мудрому замечанию булгаковского Воланда, не бывает осетрины второй свежести. А халтура — это уже не работа. Это просто не мой жанр.

Елена САСИМ