КРЫШ

От человека, склонившегося над его ухом, пахло рыбой. Человек этот мог бы не уточнять, за какой столик и кто именно его, Павла, приглашает. И так было ясно.

Малороссийский акцент и особенно неуместный прикид явно выдавали в шептуне наперсточника из какого-нибудь Мариуполя или Луганска. Золотая фикса, костюмчик с белой рубашечкой и галстуком на кадыкастом горле, сидевший, как на огородном пугале... И этот характерный взгляд — ускользающий, будто виноватый. Шестера, но видно, что тертый. Под стать ему были и остальные за тем столом.

На кой он им сдался, чего прицепились?

К этому приблатненному ресторанчику он прибился по крайней нужде. Кабак его кормит. Нет, он не из любителей по­чревоугодничать на халяву. Эти прибамбасы вроде болезненно разросшейся гусиной печенки — как ее? да-да, фуа гра — для его желудка что удар кувалдой. Все его разносолы — творожок, кашки, вареная курятина, ну, еще овощи-фрукты... А всего жирного, острого, соленого, жареного, не говоря уже о спиртном — ни-ни. Тесна клетка, коротка жердочка... Но и за это он говорит Ангелу-Хранителю большое спасибо. Каждое утро...

Конечно, было б совсем тоскливо, если бы не Крыш. Старый попугай достался ему от умершего приятеля. Сибарит и юморной мужик, школьный учитель истории, тот в своем клювастом компаньоне души не чаял. Он-то и научил птицу всем этим хохмочкам и прибауткам, благодаря которым Крыш стал теперь здешней звездой и его, Павла, кормильцем.

Свое необычное прозвище Крыш заполучил от знаменитого военного аса. Когда попугая выпускали из клетки, он носился по тесной учительской каморке и, подученный хозяином, уморительно приговаривал скрипучим голосом: «Ахтунг, в воздухе Покрышкин!» Вскоре это героически-ироническое прозвище трансформировалось в фамильярное Крышкин-Замухрышкин, а затем укоротилось и вовсе.

Ну а первое, чему научился наш пернатый Левитан, было сакраментальное «Разрешите взлет!» Когда клетку отпирали, попугай волновался, бегал по жердочке и тараторил заветную фразу. Прежний хозяин нацеплял свою старую дембельскую бескозырку и, отдавая попугаю честь, торжественно объявлял: «Взлет разрешаю!» Детвора, в летнюю пору часто облеплявшая подоконник их старого школьного флигелька, неизменно разражалась при этом криками восторга. Возвращаясь в клетку, попугай обычно мудро констатировал, что «Лучше синица в руке, чем журавль в небе».

Еще Крыш много лет поднимал хозяина на работу истошным криком «Комсомолец, на самолет!» А когда кто-то, не дай Бог, решался вклиниться в его эскапады со своими комментариями, попугай возмущенно заявлял обидчику: «Ты мне клюв-то не затыкай!» Наконец, имелись в Крышином арсенале и не вполне джентльменские выражения типа «Помолчи, двуногое!» или «Отвратительный самец!»
В ресторане попугаю понравилось. Его пускали полетать по залу, а на мойке давали поклевать орешки из вазочек с недоеденным мороженым. Он даже мог приземлиться на плечо к кому-нибудь из трапезничающих и с укоризной заметить: «А ведь так и не скажешь, что страна голодает!»

Павел попал сюда случайно — ехал с попугаем на дачу и, увидав вывеску, решил заглянуть на кухню, чтобы выпросить остатки орешков или семечек. На месте оказался Савелий, директор. Прознав в разговоре об удивительных способностях птицы, он с ходу предложил бартер. Павел мог бы приходить сюда ужинать, а Крыш пусть в это время полетает, поболтает с посетителями.

— А вообще — хоть живите здесь, — махнул рукой Савелий. — Стол и кров на двоих — за счет заведения...

Уже через пару месяцев ресторанчик приобрел в окрестностях такую популярность, что Савелий даже поменял вывеску. Надпись «У Крыша» и светящийся носатый профиль были видны издалека.

Появление Крыша проторило сюда дорожку и прочему зверинцу. Вот болонка Чарлик в уморительном сюртучке и со шляпой в зубах. Ежевечерне он обходит на задних лапах столики, собирая чаевые для музыкантов.

А это — бывший цирковой макак Карпуша, прозванный так в честь горбуна из «Места встречи...». Карпуша по заказу публики отпускает звучные щелбаны проигравшимся на бильярде. Надо видеть, как Карпуша расправляет жертве челку, освобождая «лобное место», как терпеливо ждет, пока та перестанет испуганно моргать... Далее следует удар, от которого у незадачливого юнца буквально брызгают слезы.

Но подлинным хитом сезона стал, без сомнения, номер под названием «Лебедева Таня устанавливает мировой рекорд в тройном прыжке». Это шоу собирало полный зал.

Сперва Карпуша в спортивной маечке и черных семейных трусах изображал прыгунью на старте: поворачиваясь к «трибунам» и обворожительно скалясь, он хлопал длиннющими руками над головой, выпрашивая аплодисменты.

Затем макак превращался в судью-стартера и уже в этом качестве давал отмашку попугаю, причем почему-то красным октябрятским флажком.

Завершалось все тоже по отработанному сценарию. Каркнув «Кто не спрятался — я не виноват!», Крыш в три прыжка перелетал из одного конца зала в другой. При этом он ухитрялся именно трижды оттолкнуться от голов хохочущих зрителей, вынужденных отбиваться от пикирующей «Тани» чем попало.
«Лебедева Таня» неизменно вызывала у разгоряченной публики состояние, близкое к групповому экстазу. В шляпу Чарлика щедро сыпались дензнаки, и можно было догадываться, сколько доставалось за такой вечер Савелию и его людям, если даже Павлу с легкостью отстегивали пятихатку.

И вот этому маленькому дурашливому спектаклю суждено было сыграть в судьбе Крыша, да и в его, Павла, судьбе, свою драматическую роль.

Глаз на попугая положили сразу. Сперва предложение уступить птицу последовало как бы в шутку — за пять тысяч баксов. На третий или четвертый раз цена задралась аж до пятнадцати тысяч. При этом пахан из компании «луганских», как прозвал их про себя Павел, явно не шутил.

Попугай, конечно, был ему не нужен. А если и нужен, то только как необычная говорящая игрушка, которая неизбежно надоест через пару дней.

Тут было другое: главаря оскорблял сам факт отказа, да еще публичного. И от кого — от нищего доходяги-пенсионера, который сам никто и звать его никак!

Урки вообще народ обидчивый, и Павел понимал, что ничего не может изменить в грядущей предопределенности событий. Как и то, что Крыша однажды просто отнимут.

Конечно, разумнее всего было бы забрать попугая и уехать куда-нибудь, может, даже в другой город, да эти не дадут. Он ведь, теперь вроде как в деле, часть прибыльного бизнеса. И если «луганские» учуют, что Павел решил соскочить... Тут и начнется знакомая разводка, сколько он уже наслушался таких за эти несколько летних месяцев... «Да мы вложились...» «Да у нас теперь убытки...» «Да мы людей подвели...» И все закончится известно чем — «счетчиком».

Был один выход: на глазах у всей этой шушеры как бы случайно выпустить попугая на волю. Просто забыть однажды закрыть окна в зале и вся недолга. Но ведь Крыш — не щегол какой-нибудь. Не факт, что захочет упорхнуть. А захочет — так далеко не улетит. А если даже улетит, так сам и вернется: где тут, дескать, ваша синица в руке?

Эти, конечно, вызовут на разговор, навалятся толпой, прицепятся: не уследил, мол. И под этим предлогом птицу опять-таки отберут.

Павел знал: наступит день, когда все должно будет решиться...

***

...В то утро воры хоронили кого-то из своих. Дорогих иномарок скопилось у входа немерено. С Паханом гости держались, как минимум, на равных; паханских же шестерок было немного, да и те пристроились за отдельным столиком. По одному этому угадывался рейтинг сходки в воровском мире.
Когда отзвучали тосты, Пахан решил немного поразвлечь загрустивших гостей «Лебедевой Таней». К столу позвали Павла. Рожи у бандюков были красные, но, слава Богу, не злые.

— Ну шо, Павло, — через стол заговорил Пахан. — Не надумал еще продать мне Крыша? Двадцать пять штук зелени даю — вот тебе мое последнее слово...
— Пятьдесят, — выпалил Павел.
— Малой, принеси, — после паузы мрачно буркнул Пахан, не глядя на Павла, и это был дурной знак.
Малой побежал куда-то, принес несколько перетянутых резинками пачек.
— Сегодня тебе крупно повезло, очень выгодная сделка, — со значением произнес Пахан.

Павел уже знал, что будет дальше. К нему подвалит какая-нибудь паханская дешевка: так, мол, и так... Гриша надысь выпил лишнего... Ну ты понимаешь... Одна косуля, уговорил, твоя, а остальное ты уж, голуба, того, верни... Тебе же спокойнее будет...
В общем, времени у него оставалось не так много.

Авторитетные гости разъехались еще засветло и «луганские» продолжили застолье уже в своей узкой компании. Пахан, конечно, помнил, что Павлу пить было никак нельзя, но со злым упрямством настаивал, что надо обязательно обмыть сделку. И тому пришлось-таки осушить пару стопарей.

Вскоре Павел понял, что настает его выход.
— Как же у нас Карпуша забавно щелбаны бьет! — не очень трезвым голосом объявил Павел соседям по столу. — Вот даже такой крепкий мужчина, как ты, Григорий, не сможет удержаться, моргнет.
Для пущей убедительности он пьяно икнул.
— Ставлю весь полтинник, что моргнешь, — нетвердым движением Павел подвинул деньги в сторону Пахана.
— А давай! — неожиданно согласился тот. — Тащите Карпуху!
Макак не подкачал. Его палец опустился на паханский лоб, как бейсбольная бита. Но Пахан — действительно не моргнул, стервец. И от предложения приложить лед к разлившемуся по физиономии малиновому фингалу отмахнулся.
— А щас мой..., — он сделал ударение на последнем слове, — ... мой любимый попугай Крыш исполнит «Лебедеву Таню» на «бис»!

Покрышкин взлетел явно тяжелее обычного, но публика, судя по шумным проявлениям нетрезвого восторга, ничего не заметила. Но уже на обратном пути ас вдруг покачнулся в воздухе и вяло спикировал на один из столов. Павел сорвался с места и бросился туда. Крыш лежал лапками кверху и едва дышал.
— Крышик, что с тобой? — у Павла сдавило горло. — Пропустите, его надо срочно к врачу!
Прибежал Савелий с коробкой, устланной тряпьем. В нее бережно перенесли попугая Люди Пахана не растерялись, два переполненных джипа резво понеслисьв сторону центра. В ветлечебнице Крыша тут же осмотрели. «Ничего страшного, похоже, небольшое отравление», — сообщил молодой ветеринар. Птице аккуратно, через маленькую клизмочку промыли желудок, затем укутали в чей-то пиджак и унесли. О Павле никто даже не вспомнил.

Через несколько дней он зашел в кабак попрощаться — улучив момент, когда «луганских» наверняка не было в зале.

Сарафанное радио сообщило, что Пахана стали называть за глаза Ушибленным, а Крыш после болезни замолчал. И «Лебедевой Таней» он быть больше не хочет. Пахан говорит: сглазили животину, но думает, что попугай еще восстановится. И еще хвалится друганам, что отдал за Крыша аж пятьдесят штук зеленых.

Павел обнялся с Савелием. И поймал себя на том, что рука привычно потянулась зачерпнуть пригоршню фисташек с плиты.

...На даче было пустынно и промозгло. Меж снопами пожухлого бурьяна гулял ветер, в подполе скреблись мыши.

Павел запер дверь и двинулся с поклажей к калитке, когда из-за забора его окликнули. Гостей было двое.
— Павлуха, ты хитрый, но мы тоже не дураки, — заговорил первым Малой. — Пусть я не такой ученый, но то, что попугая ты подменил, все ж таки допер... Этот и поменьше Крыша будет, и окрас у него немного другой...
Павел молчал.
— А давай-ка, голуба, посмотрим, что там у тебя в коробе...
Напарник Малого достал нож-складень, одним движением перерезал веревки и... из кучи ветоши высунулась обаятельная щенячья морда.

Видно, подражая Пахану, Малой помолчал несколько секунд.
— Одного я все ж таки не пойму, — произнес он, наконец. — Когда же ты попугая подменить успел?

Наперсточники — изощренные физиономисты. Профессия обязывает. И Павел точно знал, чего тот ждет: реакции. Но как за мгновения выбрать правильную? Какая верней? И он просто промолчал. И еще как в детской игре «Замри-отомри» остановил на своем лице то выражение, которое было на нем до вопроса Малого. И доморощенный полиграф не сработал.

Когда визитеры удалились, Павел выпустил щенка на травку и, порывшись на дне короба, извлек из вороха дачных тряпок спеленутое тельце.
— Отвратительный самец! Помолчи, двуногое! Двуногое! — разнеслись по участку возмущенные крики, едва Павел стащил резиновое колечко с крючковатого клюва.

Ну сколько раз можно надурить шулеров? Да еще их же собственным приемом? Правильный ответ: ни разу. Если сильно повезет — максимум раз.

Ему повезло уже дважды. Первый раз — тогда в кабаке. На самом деле коробок с тряпьем, что притащил для Крыша Савелий, было ...две. Просто они были аккуратно склеены между собой днищами.

И попугаев тоже было двое. В нижней коробке уже лежал напичканный снотворным «двойник», в верхнюю уложили успокоенного такой же дозой Крыша.

Дальше по дороге к машине осталось лишь незаметно перевернуть коробку и под любым предлогом вынудить кого-то из «луганских» взять птицу в руки.

Слава богу, обошлось без накладок, и Павел остался «забыт» у дверей ветлечебницы с Крышем под мышкой.
— Ты мне клюв-то не затыкай! Комсомолец, на самолет! — донеслось из короба.
— Да-да, родной, на самолет, — в тон попугаю рассеянно ответил Павел, хотя билет у них был в уютный волжский городок, до которого им предстояло только плыть и плыть. — Взлет разрешаю!

Владимир Жуков